Глеб Анатольевич Бонч-Осмоловский – известный историк, археолог, специалист в области палеолита, эрудит и подвижник науки ХХ века. Происходил будущий ученый из старинного дворянского рода, был сыном «чернопередельцев» Анатолия Осиповича Бонч-Осмоловского и Варвары Ивановны Ваховской. Он родился 4 ноября 1890 года под Минском в имении Блонь. Идейная увлеченность родителей не привлекали ребенка. Будучи юным, Г.А. Бонч-Осмоловский увлекался психологией и мечтал о естественно-научном образовании. Он окончил школу в имении отца, затем - Минское коммерческое училище и Минскую гимназию. А в 1909 году юноша покидает родные места и поступает в Петербургский университет на физико-математический факультет по естественному разряду.
В 1909 году Г.А. Бонч-Осмоловский знакомится с В.В. Богдановым – ученым секретарем Этнографического отдела Общества любителей естествознания, археологии и этнографии. Встреча эта оказалась судьбоносной, так как Богданов оказал на юношу большое влияние – тот на первом же курсе отправляется в этнографическую поездку на Кавказ. Когда-то и сам Богданов отправился в свое собственное первое «путешествие», а теперь уже он передал ученику главные, по его мнению, правила этнографической работы: не бояться ходить одному; в дома входить гостем, а не официальным лицом; по возможности «вживаться» в быт исследуемого народа.
В.В. Богданов помог Г.А. Бонч-Осмоловскому составить в 1910 году «Программу» этнографического обследования осетин. В 1910 г. юный исследователь знакомится с бытом Осетии, а в 1910—1912 годах в экспедиции Русского музея собирает на Кавказе этнографический материал по хевсурам. В то же время он становится участником студенческого Эрмитажного кружка. С 1912 года Г.А. Бонч-Осмоловский начинает посещать лекции Ф.К. Волкова, читавшего на естественном отделении курсы палеоэтнологии, физической антропологии и сравнительной этнографии.
Первые исследовательские работы Г.А. Бонч-Осмоловского, уже успевшего к тому времени собрать на Кавказе обильный материал, быстро привлекли внимание. По приглашению Ф.К. Волкова, в 1912 году он выступил в Русском Антропологическом обществе при Санкт-Петербургском университете сразу с двумя докладами – сначала о семейном и родовом строе хевсур, затем об их обычаях и верованиях. Выступления, прекрасно построенные, заслужили одобрительную оценку присутствовавшего М.М. Ковалевского. Обучение в университете продолжалось под началом Ф.К. Волкова, который по признанию самого Г.А. Бонч-Осмоловского, стал его учителем и дал ему фундаментальную научную подготовку и умение четко структурировать материал. Вместе с тем, известно, что молодой исследователь так и не был полностью принят в университетском обществе. В том числе, это было связано с конфликтом его руководителей В.В. Богданова и Ф.К. Волкова. Вполне возможно, что в те годы Г.А. Бонч-Осмоловский оказался «меж двух огней», отдалившись в результате от обоих.
Ослабевает и интерес Бонч-Осмоловского к полевой этнографии. Юношеский романтизм больше не толкал его на путь неизведанных троп. Его научные работы 1912-13 годов так и не получили своего завершения, а в 1915 году, не сдав последний экзамен и не защитив диплома, Г.А. Бонч-Осмоловский уходит добровольцем на фронт. Во время 1-й Мировой войны он был разведчиком на фронте, получил контузию. Кроме того, окопная жизнь стала причиной заболевания туберкулезом. События революции и подписание Брестского мира застали его на юге России, куда он успел выехать незадолго до этого, будучи совершенно больным. В своем дневнике Бонч-Осмоловский 
писал:
…Вот кончается эта грандиозная по своей трагичности эпоха истории… Боже мой! Но как могло случиться, что огромнейшее государство, живой организм вдруг разлезся по швам, оставив только кучу трухи большевизма?..
Белое движение тоже не привлекало Г.А. Бонч-Осмоловского, со всеми его сторонами он успел познакомиться, успел разглядеть отсутствие организующей идеи. Как ни странно, но спасение он увидел именно в большевиках, с подпольем которых постарался наладить контакт. Вера в возрождение государства придала ему сил. В 1919 году Бонч-Осмоловский находится в Крыму. Его первая жена О.Г. Морозова так вспоминала о нем в то время:
Мне не приходилось видеть человека более изможденного и более веселого одновременно... … Он ходил по городу со своей огромной улыбкой и раздражающе самоуверенной речью… Мы спорили с ним, рисовали на него карикатуры и смеялись… Когда ему надоедало смеяться, его сухие крупные губы становились строгими, лицо твердело, выражало волю, ум, страсть, больше того – одержимость… Был он великий жизнелюб. Многие соблазны рвали его на части… Страсть к археологии пришла к нему в зрелые годы…
Оправившись в Крыму от болезни, Г.А. Бонч-Осмоловский возвращается к полевым археологическим работам: проводит маршрут по Феодосийскому уезду, исследуя быт крымских татар. Но в дневниках его отражена некая неопределенность:
11.9.19. … Много работаю по этнографии и с увлечением, и с какой-то безнадежностью…
12.9.19. … Набрал много этнографического материала, сделал массу наблюдений. Материал новый, но не с точки зрения этнологии: он только подтверждает уже более-менее установленное наукой…
19.9.19. Вчера был мой доклад о татарах… Первый после долгого перерыва войны и революции. В общем прошел удачно: огромное количество материала поразило всех присутствующих. Я убедился, что, как собиратель этнографических сведений, стою вне сравнений. Научно доклад был обработан слабо, и это меня не удовлетворяет…
В заметках часто проскакивают мысли о значении этнологии как снтетической науки, о том, что она призвана изучать законы, по которым развивалась доисторическая культура человечества
С приходом к власти большевиков Г.А. Бонч-Осмоловский начинает работать заведующим отделом по делам музеев и охране памятников Крыма («Крымохрис»). Новая власть сполна оценила его «революционное» происхождение и готовность сотрудничать. Перед ним открывались замечательные перспективы общественной деятельности, но они не прельщали исследователя, тяготевшего к занятиям серьезной наукой. Г.А. Бонч-Осмоловский досадовал на нехватку в Крыму нужных материалов и литературы по этнографии.
Поэтому ученый устремляется в Москву. С началом НЭПа в столичных городах постепенно оживают исследовательские центры. Как раз в Москве работал признанный специалист по этнографии Крыма Б.А. Куфтин, учеником которого надеялся стать Г.А. Бонч-Осмоловский. В марте 1922 года в Москве он выступил с докладом по этнографии крымских татар. Однако найти работа оказалось гораздо тяжелее, чем он предполагал, а знакомство с Б.А. Куфтиным так и закончилось ничем. Причиной тому мог быть непростой характер самого Бонч-Осмоловского. Однако будучи к тридцати годам с незаконченным образованием, он пересилил себя и окончил в 1923 году географический факультет.
В октябре 1922 года Г.А. Бонч-Осмоловский получает в Этнографическом отделе Русского музея должность научного сотрудника. Он был нужен музею как специалист по крымским татарам. В то же время в университете он стажируется в семинаре П.П. Ефименко по изучению кремневых индустрий. Происходит постепенная переориентация исследователя с чистой этнографии к археологии камня. Сказалось на перемене и сотрудничество с директором Ялтинского музея А.С. Моисеевым, проводившим разведки на Ялтинской яйле в 1920-22 годах.
Палеолитические памятники в Крыму были открыты К.С. Мережковским в 1879-80 годы. Однако коллекции находок затем были частью утрачены, а частью депаспортизованы. Р. Шмидт, исследовавший Крым на предмет памятников палеолита, таковых не обнаружил и сделал вывод о том, что в древности Крым был островом. Находки Мережковского он признал недостоверными.
П.П. Ефименко, руководитель Г.А. Бонч-Осмоловского, в отличие от последнего, увлекался палеолитом с юности. К 1923 году им уже были написаны ряд удачных работ по материалам Мезина и Костенок. Во многом Ефименко приходилось опираться исключительно на опыт западной науки, так как российское палеолитоведение еще не обладало богатым опытом исследований. Ученый писал:
Для того, чтобы продвигать вопросы нашего палеолита, необходимо полностью освоить опыт западноевропейского… Мне пришлось делиться своим опытом с большинством тех товарищей, которые сейчас работают… Одним из первых был Бонч-Осмоловский…
Едва получив диплом, Г.А. Бонч-Осмоловский отправляется в Крым. Ученый спешил успеть многое. Ему уже исполнилось 32 года, работа и место в обществе давались нелегко, а средства на изыскания по доисторической археологии Русский музей не предоставлял. Пользуясь случаем и поддержкой местных ученых С.И. Забнина и Н.Л. Эрнста, параллельно с этнографическими исследованиями, Г.А. Бонч-Осмоловский проводит небольшие раскопки в пещере Кош-Коба. Ничего сенсационного найдено не было, однако признаки присутствия здесь палеолитического человека обнаружены были. Российская академия истории материальной культуры признала изыскания Бонч-Осмоловского крайне насущными и пообещала всемерную поддержку.
Никто теперь не оспаривал важности исследования палеолита, никто не выступал против, но и денег для дальнейших раскопок никто ученым не давал. Пригодился Г.А. Бонч-Осмоловскому опыт работы в Крыму, а главное, приобретенные тогда связи. В результате, средства, хоть и скромные, были получены. В 1924 году началу работ едва не помешала опасность ареста ученого. В это время у него на квартире нелегально проживал эмигрант, белый офицер, в прошлом – археолог, - А.Э. Серебряков. Когда органы ГПУ стали разыскивать Серебрякова и его «друзей», запрос о Г.А. Бонч-Осмоловском пришел и в Русский музей. Однако его сотрудники ответили с полной уверенностью и сочувствием: «отбыл в экспедицию. Где сейчас? – Неизвестно. Отсутствующего объявим в розыск».
В июле 1924 года была проведена разведка около 20 пещер от Карасубазара до Инкермана. А 11 сентября один из юных работников экспедиции, привлеченный Бонч-Осмоловским среди местного населения, Е.В. Жиров, сбившись с тропы, обнаружил неизвестный грот. Г.А. Бонч-Осмоловский описал его так:
Навес широко раскрытый на юг. В задней стене – низкий ход в глубину скалы. Жара в пещере отчаянная. Солнце в ней отражается, как в вогнутом зеркале. Я так и ахнул: вот подходящая квартира для пещерного человека! Тут было тепло и в ледниковое время!...
Это был знаменитый грот Киик-Коба («Дикая пещера») в массиве известняков правого берега р. Зуи у с. Кипчак. Шурфовка показала наличие в гроте культурных остатков палеолита. Началась методическая разборка слоев. После снятия верхнего слоя гумуса Бонч-Осмоловский разбил раскоп на квадраты. Слои с культурными остатками и органикой разбирались тонкими скульптурными шпателями и шильями. Грунт дополнительно просеивался на грохоте. Эта методика складывалась на ходу – собственный опыт раскопок у ученого был минимальный. Из теоретической базы у Г.А. Бонч-Осмоловского были только отчеты К.С. Мережковского и «Программа» раскопок костеносных пещер, изданная Обществом любителей естествознания, археологии и этнографии.
В 1925 году Глеб Анатольевич Бонч-Осмоловский ввел в практику работ Крымской экспедиции нивелировку от условной горизонтали. С 1926 года стала использоваться карточная система фиксации, а в ходе раскопок учитывались все находки кремня, кости, древесного угля. «В палеолите нет бросового материала!». – писал Бонч-Осмоловский. В ходе раскопок Киик-Кобы были выявлены два палеолитических слоя («верхний и нижний очаг»), а также скорченный костяк примерно годовалого ребенка.
Гляжу – глазам не верю! – описывал ученый этот момент – Искусственное углубление в скале… да это могила! Рассуждать долго не стали. Все столпились вокруг меня. Я стал осторожно расчищать яму… Могила пуста! Я продолжаю расчищать. Подхожу к концу могилы. Надежды нет. И вдруг под шилом показалась одна кость, потом другая… Я сел, закурил и сказал: “Ну, ребята, дело серьезное. Придется остаться еще дня на два”…
Стоит отметить, что к тому времени мировая наука знала только о пяти достоверных находках Homo neanderthalensis. Равным образом не было известно случаев их преднамеренного захоронения. Однако сразу вслед за этим слава и признание не пришли к Г.А. Бонч-Осмоловскому. Уникальность находки порождала как недоверие, так и зависть. Но в 1925 году специальная комиссия Главнауки во главе с В.В. Бунаком посетила Крым. Из «Журнала работ» следует, что приезжие специалисты осмотрели разрезы, заслушали объяснения Г.А. Бонч-Осмоловского, и согласились с главными выводами ученого. Имея такую поддержку, он мог больше не волноваться о действиях своих недоброжелателей.
Вскоре появились сообщения и публикации об уникальных находках в Крыму. Информация попала за границу. Когда в 1926 году Г.А. Бонч-Осмоловский сумел добиться возможности поехать в командировку во Францию, его имя уже было на слуху у ведущих специалистов:
Провинция Дордонь, местечко Les Eysies. – вспоминала О.Г. Морозова. – Оттуда мы объездили на велосипедах все пещеры, все стоянки доисторического человека на скалистых обрывах…
В Париже Г.А. Бонч-Осмоловский виделся с А.Брейлем, М. Булем и несколько позже с Д.Пейрони. Ученый говорил по-французски с белорусским акцентом, не считаясь с иноземным синтаксисом. Вместе с тем, встречи были исполнены дружелюбия, доверия и взаимного интереса. Чрезвычайно много дало ученому изучение на месте древнепалеолитических стоянок Ля Микок, Ле Мустье, Лоссель, Ля Ферраси и др. Итогом командировки стало первое обобщающее археологическое исследование «К вопросу об эволюции древнепалеолитических индустрий». Главным достоинством статьи стало то, что автор впервые в мировой науке предложил рассматривать индустрии не как собрания отдельных орудий, а как комплексы, отражающие соответствующие стадии культурного развития. При этом он подеркнул необходимость ориентации не на руководящие ископаемые, а на весь инвентарь, на чаще всего встречающиеся орудия. В СССР такой подход стал использоваться лишь с 1960-х годов, а на Западе – с рубежа 1940-50-х годов, после появления работ Ф.Борда.
По словам О.Г. Морозовой, 1928 год стал для её мужа «значительным и победным». Но этот же год стал началом «Великого перелома» в СССР. Уже в 1929–1930 гг. начался первый виток репрессий против представителей акаде- мического сообщества – т. н. «Академическое дело», направленное на чистку рядов в Академии наук СССР. На фоне «Академического дела» Г.А. Бонч-Осмоловского коснулось специальное разбирательство, ставшее результатом личностного конфликта ученого с В. И. Равдоникасом и Н. И. Репниковым в 1929 г., имевшего «крымские корни». Ему были выдвинуты обвинения в нецелевом использовании средств на раскопки, было организовано шельмование в студенческой среде ЛГУ, где он преподавал на кафедре антропологии, но был вынужден уйти в 1929 г. вследствие реорганизации, фактически – под давлением, были и попытки выдвинуть идеологические обвинения.
Тогда судьба ненадолго отсрочила испытание Г. Бонч-Осмоловскому. На рубеже 20–30-х гг. ХХ в. были арестованы практически все его друзья студенческих лет – Н. П. Анциферов, Ф. А. Фиельструп, Б. Г. Крыжановский. В ноябре 1933 г. ученый понял, что он – следующий на очереди. По воспоминаниям О.Г. Морозовой события вечера 29 ноября 1933 г. складывались так:
…Глеб сел на край кушетки, обхватив колени, и стал раскачиваться из стороны в сторону, как делал это всегда в минуты неприятных раздумий. Наконец он сказал: «Сегодня взяли Фафа… (таким было дружеское прозвище Ф. А. Фиельструпа)» … Взяты все. Теперь очередь за мной. Я попробовал привести в порядок бумаги на случай обыска. Скрывать мне нечего, но пусть будет порядок. Но я сам не знаю, зачем. «Им»-то мои работы не нужны. Сколько ни ломаю голову, не могу понять, для чего и кому нужно все это, что сейчас делается, а когда не можешь понять и объяснить – трудно жить…» Мы опять замолчали, подавленные неотвязной мыслью. В это время раздался звонок, и «они» пришли. Мы не удивились и почти не испугались
Бонч-Осмоловский был обвинен в участии в «фашистском заговоре», проходил по процессу т. н. «Российской Национальной партии». 12 апреля 1934 г. Глеб Анатольевич был осужден на три года исправительных работ. Наказание было назначено отбывать в Ухтпечлаге, в Воркуте. Работа геолога на руднике была ему знакома, опыт раскопок позволил внести несколько новшеств в методику бурения, что стало основанием для досрочного освобождения ученого из заключения уже 25 февраля 1936 г. Сам факт досрочного окончания срока можно трактовать как определенную благосклонность судьбы: лагерный срок в три года можно считать относительно мягким в сравнении с судьбами других подвижников советской науки того периода – тех же друзей ученого Ф. А. Фиельструпа и Н. П. Анциферова и многих других историков, этнографов, археологов… Места отбывания наказания, безусловно, подорвали и без того слабое здоровье ученого.
Безрадостными были и перспективы самого Г. А. Бонч-Осмоловского: ему запрещалось жить в Москве и Ленинграде, использовалась традиционная в таких случаях методика выселения «за 101 километр». Местом проживания ученый выбрал станцию Оредеж в Ленинградской области, где смог отдохнуть душевно, но был лишен практических возможностей заниматься научными исследованиями. А необходимость завершить обобщение материалов Крымской палеоэтнологической экспедиции (1923–1933) хотя бы по исследованиям Киик-Кобы была и она вызвала интерес в АН СССР. С Глебом Анатольевичем был заключен договор на написание трехтомной капитальной монографии «Палеолит Крыма», основой которого должен был стать анализ памятника и костных останков неандертальцев, найденных в 1924–1925 гг. Эти скудные средства и были основным заработком ученого, не имевшего постоянного места работы и удаленного от основных библиотечных и камеральных центров Ленинграда.
Однозначных указаний на то, что именно повлияло на решение о восстановлении гражданских прав Г. А. Бонч-Осмоловского, пока не обнаружено. Скорее всего, сыграла роль совокупность обращений представителей АН СССР, а также оперативное начало издания «Палеолита Крыма» – наглядное выражение работоспособности и реальных результатов исследований ученого, что для чиновников как госбезопасности, так и от науки было приоритетным. Нельзя не отметить и то обстоятельство, что снятие судимости, по сути – реабилитация, в условиях начала 40-х го- дов ХХ в. было случаем небывалым, можно сказать – единичным.
В трагические для Советской страны летние месяцы 1941 года Г. А. Бонч-Осмоловский был зачислен внештатным профессором в ЛГУ, уже после начала Великой Отечественной войны – 9 июля 1941 г. написал заявление с просьбой принять его на должность старшего научного сотрудника в Институт истории материальной культуры (ИИМК) имени Н. Я. Марра АН СССР, преемника ГАИМК, в которой он работал в 1930–1933 гг. На данном документе есть резолюция П. П. Ефименко: «Всемерно поддерживаю ходатайство Бонч-Осмоловского». Директор ИИМК Михаил Илларионович Артамонов принял по заявлению положительное решение. Однако настоящим венцом возвращения в советскую археологическую и антропологическую науку стало для заседание Ученого совета ИИМК от 27 сентября 1941 г. Выписка из протокола заседания повествует о том, что одним из вопросов повестки дня значилось: «О присуждении степени доктора исторических наук Г. А. Бонч-Осмоловскому, без защиты диссертации».
Последующие события в жизни Г. А. Бонч-Осмоловского были связаны с условиями военного времени. В ноябре 1941 г. в составе сотрудников АН СССР он покинул блокадный Ленинград – состояние здоровья постоянно ухудшалось, для продолжения подготовки третьего тома «Палеолита Крыма» были необходимы другие условия жизни. В эвакуацию ученый попал в Казань, где с 1942 г. стал преподавать антропологию в местном университете, а с 1 июля 1942 г. был зачислен для работы научным сотрудником Института физиологии имени И. П. Павлова АН СССР, ко- торым руководил академик Л. А. Орбели, который лично распорядился принять ис- следователя на работу. Подорванное здоровье и смерть ученого 1 ноября 1943 г. внезапно остановили написание «Палеолита Крыма», фактически – оставили незавершенными даже обобщения по материалами раскопок Киик-Кобы (третий том издания вышел в 1954 г. благодаря материалам Г. А. Бонч-Осмоловского, структурированным его второй супругой Н. В. Тагеевой и отредактированных доктором исторических наук, профессором МГУ В. В. Бунаком). Пусть и с опозданием, но долг ученого перед наукой и страной был выполнен, несмотря на те страдания и притеснения.
